Неточные совпадения
Я всю прошлую ночь мечтал об устроенной Версиловым встрече двух братьев; я всю ночь грезил
в лихорадке, как я должен держать себя и не уронить — не уронить всего
цикла идей, которые выжил
в уединении моем и которыми мог гордиться даже
в каком угодно кругу.
А между тем твердо говорю, что целый
цикл идей и заключений был для меня тогда уже невозможен; я даже и
в те минуты чувствовал про себя сам, что «одни мысли я могу иметь, а других я уже никак не могу иметь».
Действительно, Васин, при всем своем уме, может быть, ничего не смыслил
в женщинах, так что целый
цикл идей и явлений оставался ему неизвестен.
В воскресенье, последний день Масленицы, ровно
в полночь,
цикл московских увеселений круто обрывался.
А эпитет этот,
в переложении на русские нравы, обнимал и оправдывал целый
цикл всякого рода зазорностей: и шулерство, и фальшивые заемные письма, и нетрудные победы над женскими сердцами, чересчур неразборчиво воспламенявшимися при слове «любовь».
Благодаря знакомству с антропософами я получил возможность прослушать
цикл лекций Р. Штейнера, которые он прочел
в Гельсингфорсе
в антропософической ложе.
Оно всегда порождало
в нем целый
цикл понятий и, воспринятое
в плоть и кровь, делалось его убеждением.
В самом деле, представьте себе, что процесс вколачивания"штуки"уже совершил свой
цикл; что общество окончательно само себя проверило, что все извещения сделаны, все плевелы вырваны и истреблены, что околоточные и участковые пристава наконец свободно вздохнули.
Кто вникнет ближе
в цикл понятий, наивным выразителем которых явился Прокоп, тот поймет, почему единственным надежным выходом из всех жизненных затруднений прежде всего представляется действие, обозначаемое словом „вычеркнуть“. Вычеркнуть легко, создать трудно —
в этом разгадка той бесцеремонности, с которою мы приступаем к рассечению всевозможных жизненных задач.
— Как итальянка Майкова: «Гордилась ли она любви своей позором» [Как итальянка Майкова: «Гордилась ли она любви своей позором». — Имеется
в виду строка из стихотворения А.Майкова «Скажи мне, ты любил на родине своей?» (1844) из
цикла «Очерки Рима».]…
Когда оправился, приходил два раза
в неделю
в институт и
в круглом зале, где было всегда, почему-то не изменяясь, 5 градусов мороза, независимо от того, сколько на улице, читал
в калошах,
в шапке с наушниками и
в кашне, выдыхая белый пар, восьми слушателям
цикл лекций на тему «Пресмыкающиеся жаркого пояса».
Необходимо, впрочем, помнить еще следующее:
в представлении о государстве ты не встретишься ни с подблюдными, ни со свадебными песнями, ни со сказками, ни с былинами, ни с пословицами, — словом сказать, ни с чем из всего
цикла тех нежащих явлений, которые обдают тебя теплом, когда ты мыслишь себя лицом к лицу с отечеством.
Куда я пойду? Да пока что на улицу. Я — человек с улицы. Не скрою от вас, что, по щедротам вашим, завинчу сегодня
в какую-нибудь веселенькую трущобку. Вы говорите — подняться? Э-эх, что там! Мой
цикл свершен окончательно, и никуда мне больше нет ходу, кроме улицы.
Программная статья Горького, постулирующая принципы его «западничества» и поясняющая его «этнологические» мотивы
в произведениях конца 10-х гг. ХХ
в. («окуровский
цикл», «По Руси»). Идеи Горького любопытно сопоставить с концепцией «духовного Китая» Д. С. Мережковского («Грядущий Хам»), а также с позднейшим культом «нового Средневековья» Н. А. Бердяева, восходящими к противопоставлению «деятельной личности» Запада — «пассивному фатализму» Востока.
Несколько больших повестей составили своего рода «Кавказский сериал», как сказали бы сегодня, посвященный славному княжескому роду Джаваха, его юным представительницам. Наше издательство, к сожалению, пока не может опубликовать все произведения этого
цикла, достойные переиздания. Для начала мы выбрали две книжки, самые популярные и любимые читателями
в свое время. Это «Княжна Джаваха» и «Вторая Нина».
Пример такого словоупотребления встречаем и у Вл. Соловьева
в цикле его софийных стихотворений, где имеется, между прочим, такое обращение к «ней».
Тогда, сорок лет назад, даже
в развале фашинга если вы положили себе с утра бумажку
в десять гульденов (то есть нынешние двадцать крон), то вы могли провести целый день, до поздних часов ночи, проделав весь
цикл венских удовольствий, с обедом, ужином, кофе и разными напитками и прохладительными. Очень сносный обед стоил тогда всего один гульден, а кресло
в Бург-театре — два и maximum три гульдена. И на русские деньги ваш день (вместе с квартирой) обходился, значит, каких-нибудь 6–7 рублей.
А этот скорый выбор сослужил мне службу, и немалую. Благодаря энциклопедической программе камерального разряда, где преподавали, кроме чисто юридических наук, химию, ботанику, технологию, сельское хозяйство, я получил вкус к естествознанию и незаметно прошел
в течение восьми лет,
в двух и даже трех университетах, полный
цикл университетского знания по целым трем факультетам с их разрядами.
Шекспиром я и хотел прежде всего насытиться
в Бург-театре. И мне случалось там (
в оба моих зимних сезона
в 1868–1869 и 1870 годах) попадать на такие серии шекспировских пьес, какие не давались тогда нигде — ни
в Мюнхене, ни
в Берлине, и всего менее
в Лондоне и вообще
в Англии. Где же, кроме тогдашней Вены, могли вы ходить на
цикл шекспировских хроник, дававшихся восемь дней кряду? Для такого друга театра, каким был я, это являлось настоящим объедением.
Родился ли он драматургом — по преимуществу? Такой вопрос может показаться странным, но я его ставил еще
в 70-х годах,
в моем
цикле лекций"Островский и его сверстники", где и указывал впервые на то, что создатель нашего бытового театра обладает скорее эпическим талантом. К сильному (как немцы говорят,"драстическому") действию он был мало склонен. Поэтому большинство его пьес так полны разговоров, где много таланта
в смысле яркой психики действующих лиц, но мало движения.
В другом стихотворении из
цикла «На поле Куликовом» он пишет...
Степан Иванович понял, что его новой жене недостает того, что имела прежняя, и не втягивал ее более
в цикл понятий, которые были ей недоступны.